Эпистола

Милая, дорогая, хорошая М.!

Я полностью отдаю себе отчёт в том, насколько запоздалы сегодня все мои разъяснения и оправдания. Однако известная Вам сила заставляет меня, несмотря на всю непреложность обстоятельств, высказаться – как обычно страстно, фатально, может быть сбивчиво и уж, конечно, без малейшей надежды быть услышанным.

Ваш извечный вопрос «Чего Вы от меня хотите?!» наконец достиг не только глаз и ушей моих, но и сердца. И, прежде чем дать на него развёрнутый ответ, я хочу просить Вас… у Вас… разрешения обращаться… обратиться к Вам на «ты». Я не тешу себя надеждой услыхать Ваше немедленное согласие и потому заранее прошу прощения за подобную дерзость. Прости меня, М.

Я не буду тратить время и пространство на изложение окололитературных банальностей про то, что «как только я увидел тебя, с самой первой нашей встречи…». Хотелось бы также опустить неуклюжие и малоуместные даже для эпистолярного жанра обороты вроде «жар разрывал меня изнутри, а каждый твой отказ, шаг в сторону, молчание в ответ заставляли меня страдать беспросветными днями и бессонными ночами». Нет, сегодня мы изъяснимся бизнес-лэнгвиджем, языком строгих административных парадигм и обычаев делового оборота.

Я очень хотел видеть тебя. Видеть тебя не единый и не последний раз, видеть часто, видеть регулярно. Я был готов на многое – и даже работать с тобой в одной организации, чего нельзя допускать ни с точки зрения классики, ни по мнению календарей. И эта оферта как бы нормальной и как бы приемлемой работы была моим первым вкладом в предприятие, безнадёжности которого я полностью не осознаю даже сегодня.

Итак, я сделал свой ход – и ждал реакции. Мне очень хочется написать «благодарности», поскольку я, как сын своего века, не в меру циничен и меркантилен, но согласись – такое дикое смешение пластов разрушает стилистику подлинной эпистолы. Да и о какой-такой вульгарной благодарности может идти речь? О деньгах? Смешно 🙂 О сексе? Милая девушка, большой секс интересовал меня с семнадцати и до двадцати восьми, а затем в жизни обнаружились категории и материи гораздо более интересные.

Итак, «чего же Вы хотите от меня?» — я хотел близости. Излишне было бы объяснять, что я имею ввиду совершенно отличную от принятой сегодня, изначальную семантику этого теплейшего из слов. Я хотел видеть тебя, болтать с тобой, здороваться с тобой, прощаться с тобой, изредка подвозить тебя до очередного ночного клуба, выслушивать тонно-километры о том, что ты ела на завтрак, чего бы тебе хотелось съесть и чего тебе есть нельзя категорически, о ценах на распродажах, о лейблах на потаённых сторонах коротких юбок, о подругах и любовниках, о первых страхах и данных навсегда девичьих клятвах… Я не думал, что это может стоить дороже всех ожиданий и мечтаний в мире. Я не мог представить себе, что в этой сфере окажусь неплатёжеспособен, импотентен, отвергнут, проклят и забыт, убит и съеден, шиссен унд закопайтен, предать Герострата, продать Герострата – такая расплата, а что – вы не знали вчерашнего курса?..

Что делает подросток обоего пола, когда ему хочется известно чего известно с кем, а техническая сторона дела лажает? Едем дальше. Что делает взрослый человек, который приготовился к чему-то на самом донышке своего сознания, держит коммуникативный канал шире и в какой-то момент с ужасом убеждается, что голый он стоит не в горячем цеху городской бани, а на главной площади с оркестром, и его девушка с полчаса как ушла? Понятно что. Орфей, только не оборачивайся. Пигмалион, лучшая глина растёт в Канавино, так что бросай свои эллинские штучки и дуй сюда. Все в вену попали? Тогда горько… даже и представить себе не можете, насколько горько это может продолжиться, прежде чем закончиться уже до конца окончательным концом.

Папа денег не даёт – Костик деньги сам возьмёт. В принципе, я всегда догадывался о том, что индивидуум вполне в состоянии смоделировать любую среду, необходимую ему на том или ином этапе. Средств здесь немало, но в том-то и состоит кардинальное отличие взрослого от подростка – первый не может себе позволить технического просчёта. Ибо процесс – он, конечно, интересен, но с годами почему-то всё чаще ориентируешься на результат.

Я с незапамятных времён люблю компьютеры как главные инструменты в подобном моделировании. Я угробил многие тысячи личных человекочасов на изучение файловых систем, оптимизацию коммуникативных протоколов, выстраивание цепочек прокси. С появлением Интернета я окончательно уразумел, что главная фишка – грамотный, квалифицированный, блестяще осуществлённый поиск. Точный запрос, владение операндами и… да о чём это я? Какие операнды? Внимание! Просто внимание ко всему, что люди говорят, болтают, оброняют. О себе, о близких, об отношениях на работе, о номерах банковских счетов. Интернет научил меня, вчерашнего пижона-болтуна и классического экстраверта, в любом сообществе сидеть тихо, смотреть долу и ждать. Сами придут и сами всё дадут — здесь эта дешёвая формула работает на удивление эффективно. Я мог бы грабить онлайновые банки, но очень не хотел в тюрьму. Скромная государственная газета – в конце концов, совсем недурное прикрытие? Прямо как пост атташе по культуре для полковника ГРУ или скрипка Страдивари для револьвера Дзержинского.

Только кромешный идиот – либо злобный эксгибиционист – может использовать один и тот же аккаунт на разных ресурсах. Только межеумочный маргинал, имя которым миллиардный легион, может свято верить в знаковую последовательность «password1». Только самоубийца рисует мишень на пузе флуоресцентной краской и имитирует бег трусцой по контрольно-следовой полосе. И только крайне недалёкий – в том числе и от собственной гибели – субъект может дарить Интернету any sensitive information. Не надо ездить без прав, господа. И не надо покупать права, не усвоив до отскакивания от зубов теорию и до уровня условного рефлекса – практику.

…ну и, само собой, кривая реализация протокола RSS, благодаря неправильной работе с которым с серверов можно утянуть то, что большинство пишущих вряд ли хотели бы обнародовать более чем перед двумя-тремя наперсниками. Именно в силу этого обстоятельства я периодически развлекался вербальной порнографией одной из завсегдатаек моего любимого форума – она-то была уверена, что ни пары лишних глаз не будет допущено к её «подзамочным» записям. Позиция, по беспечности граничащая разве что с уверенностью в сгораемости рукописей. Нет, дорогие мои. Хотя всё и сгорает, но ничего не горит. И Сеть тому – живейшая модель и ярчайшая деталь.

And now read my lips. Я никогда – слышишь? – никогда не залезал к тебе в компьютер. В силу природной котовой ленивости я предпочитаю не залезать под юбку, а ждать, когда она сползёт на пол под воздействием обстоятельств той или иной степени неодолимости. Хотя бы даже силы тяжести. Девиз иллюзиониста: я обману вас красиво – и с опытом красота обретает настолько приоритетное значение, что о выгоде обмана уже не думаешь. Привычка отмораживать уши назло бабушке приводит к окончательной редукции ушей и многократно возросшим метеорологическим способностям.

Я не отвлёкся, нет. Я просто вышел в поля, где знакома каждая травинка. Я стал читать дневники твоих подруг и блоги их друзей. Я научился жадно заглатывать всё, что имело отношение к тебе хотя бы в тридцать третьем приближении. И там я нашёл всё: и марки юбок, и отношение к йогуртам, и запахи, и звуки. Ты сидела рядом со мной – тогда, когда мне этого хотелось. Я ощущал твой сегодняшний парфюм столь же ясно, сколь и малейшую перемену интонации – свидетельство очередной бессонной ночи. Мне порою хотелось подпитать тебя – без причины, нелепо, стукнувшись в блядский мессенджер и послав в твою сторону что-то, воспринимаемое там как совершенно отфонарное, глупое, абстрактное, злящее тебя и отвлекающее от насущного. Мне порою хотелось крикнуть «Я здесь!» и, выдав себя с головой, навсегда утратить тебя. Мне много чего хотелось. И если ты смогла назвать это манией, то что, чёрт подери, тогда ты называешь любовью?!

…Мою манию звали Маня. Её инициалы – МСВ – ничего тебе не напоминают? Почти семь долгих лет я был склонен расшифровывать их как Мы С Вами. 1989 год. Интернеда об этом ничего не писал? Зато у меня располным полна подкорочка: была любовь, которая была, — семнадцать дней, семь лет воспоминания, альбом стихов, московские дела, отъезд, Париж, тюрьма и наркомания… Я наизусть помнил её песни, научился курить траву, целовал её ладонь с обеих сторон, называя это бифункциональностью. Дорос до кармической любви – приготовься к лишениям, — утешал меня знакомый йог. Уехав во Францию, она, рассказывали, умудрилась сесть – что-то, связанное с подделкой дензнаков. Эмма, за эти слёзы я люблю тебя ещё больше. Она уехала – а я не верил и продолжал совершать пешие прогулки к её дому на Танеевых, и даже один раз смог попасть в подъезд и выкурить сигарету на её этаже. Она уехала – а я не верил и ежегодно слал ей поздравительные телеграммы за подписью «Митчелл, болгарский поданный».

Я не просто любил призраки – я совокуплялся с ними. Каждое утро передо мной представало улыбчивое лицо и нежный голос, и каждую ночь из мрака появлялись нежный голос и улыбчивое лицо, от чего не спасали даже продолжительные прогулки по пустому городу. Не спасало ни знание, что я для неё никто, что имя моё забыто, что она далеко, что она променяла пианиста на гитариста, прибалта на цыгана, ни скоропалительный брак, научивший, как это сильно, когда первые утренние слова тебе сказала одна женщина, а рядом в постели обнаружилась другая. Трам-тарарам, но ведь тебе известно, КАК это бывает!!

Я хотел стать близким тебе. Я хотел, наверное, чтобы и ты стала близка мне, хотя, каюсь, не задумывался об этом. Ты и без того стала очень дорогим для меня человеком, но это был факт исключительно моей биографии. Я исходил из сформированного моим сознанием образа. Я думал, что тебе никогда не надоест. Я думал, что от теста на личную крутость не принято отказываться. Я думал, что если тебе предлагают игру, надо выиграть так, чтобы лишить предлагавших её остатков чести и самосознания.

Я не думал, что твое христианское долготерпение и всеобщая любовь убиваются половиной стакана «Гордонса». Я не думал, что, подобно Александру Македонскому, ты предпочтёшь рубануть по многовековому узлу. И после тех оскорбительных слов, которые я прочёл в маленьком окошке, я не мог подумать, что чужая откровенность, чужая искренность, чужая настойчивость, а главное – чужой контекст, в который я вознамерился тебя поместить, окажутся для тебя краем плоскости. Напротив. Я обрадовался твоей здоровой реакции. Я прикусил пальцы, чтобы не написать очередной пошлости типа «Выпила – веди себя прилично». Я знал, что люди кончают по-разному и от разного, и если с собой – то исключительно ввиду отсутствия партнёра. Но я же не знал, что через десять минут ты пойдёшь в ванную и как бы нечаянно, выявляя досадное расхождение между божественным планом и кривой протокольной реализацией, вскроешь вены на обоих своих точёных запястьях.

И пусть кому-то кажется, что всё сделано, и для всего поздно, слишком поздно, — я кладу тебе в гроб вместе с двумя чёрными тюльпанами это письмо, свято веруя, что ты найдёшь способ ознакомиться с его содержимым. В конце концов, нам с тобой известно, что нужда в понимании, прощении и раскаянии на чаемом другом свете выражена гораздо более сильно, чем здесь.