им самим рассказанная
Когда на тебя надвигается — нет, несётся с дикой скоростью — смерч, ты менее всего в эту минуту склонен анализировать его составные части и источники. Единственная задача — спастись, выжить, а если получится, ещё и защитить близких. Раздумья уступают место активным и решительным действиям.
Августовский кризис 1998 года, похоже, завершён… Смерч рассеялся, открыв взору бескрайний пустырь, усеянный руинами и телами жертв. И лишь теперь, когда самое страшное, как кажется, позади, в голову приходит почти рекламное: «Что это было? Вот это сила!»
В жизни, конечно же, всё печальнее, чем в видеоролике. Россия, и без того занимавшая далеко не лидирующее место в мировом рейтинге уровня жизни, отброшена далеко назад. Но это лишь обостряет желание её граждан разобраться в природе случившегося.
Нам предложили официальную версию: во всем виновато правительство. Сергей Кириенко в массовом сознании попросту превратился в лицо кризиса. На протяжении двух месяцев журналисты толпами ходили за экс-премьером, пытаясь получить мало-мальски связный комментарий из первых уст. Сергей Владиленович хранил молчание. До поры. Последнее пребывание в родном Нижнем неожиданно развязало ему язык.
В России нет нерешаемых
экономических проблем.
В России есть одна политическая
проблема — неэффективность власти.
Сергей КИРИЕНКО
Откуда ноги растут
К апрелю 1998 года страна вступила в долговой кризис, первая стадия которого обозначилась еще в ноябре 1997-го. Основной его причиной стало нарастающее потребление импорта. Чего-то своего, конкурентоспособного на мировом рынке мы не производим давно. До прихода в правительство у меня была иллюзия, что мы продавали не только сырьё, но и вооружение. Неправда. В один из восьмидесятых годов мы продали вооружения на 18 миллиардов долларов, а получили за них «живыми деньгами» 600 миллионов. Всё остальное — политика, поддержка «друзей» по соцлагерю, но не торговля.
Остались только нефть и газ, цена на которые неизбежно падает. Нефть, которая стоила 60 долларов за баррель в 60-70-х годах, на сегодняшний день стоит 12 долларов. На первой волне этого падения цен рухнула экономика Советского Союза. Однако переход на рыночную модель экономики — это лишь способ стимулировать производство конкурентоспособной продукции, сам по себе ничего не меняющий. И мы продолжали жить по старой схеме, эксплуатируя разницу между мировой ценой на нефть и нашей внутренней. К 1995 году она исчезла — внутренние цены выросли, а мировые упали.
Перед нами встал выбор: или снижать потребление, честно признавшись, что живём не по средствам, или начинать жить в долг. Второй вариант объяснялся добрыми побуждениями: скоро начнётся рост экономики, мы сейчас немножко возьмём в долг, а с роста потом спокойно отдадим — по сути, за счёт будущих поколений.
Стратегия должника
В долг можно брать тремя разными способами. Во-первых, вне страны, у зарубежных инвесторов — неважно, у Международного валютного фонда или у частных банков. Во-вторых, внутри страны, образуя пирамиду государственных краткосрочных обязательств (ГКО). Третий способ, самый варварский, — брать в долг у граждан, не платя вовремя пенсии и зарплаты. Это тоже форма долга, только без процентов и без согласия тех, у кого берут.
Весной 1998 года мы оказались в ситуации, когда нам больше не хотели ничего одалживать. Иностранные инвесторы вывозили деньги, российские банки скупали валюту и отказывались от ГКО, а население выходило на забастовки и митинги протеста с требованием отставки правительства и Президента. Всем уже стало понятно, что мы не можем отдавать старые долги, если не будем брать новые. Баланс выглядел так: месячные расходы федерального бюджета — 26-27 миллиардов рублей, месячные доходы — 24 миллиарда рублей, ежемесячное погашение долга — 30 миллиардов. То есть даже если мы все доходы бросим на погашение ГКО, нам все равно не хватит. И все понимают, что мы должны взять 30 миллиардов в месяц на погашение старых долгов, плюс должны взять на выплату процентов по ним, и ещё должны взять на текущее потребление.
Как профессиональный банкир, могу сказать: деньги в долг дают только тому, кто может без них обойтись. Как только все увидели, что мы без привлечения средств обойтись уже не можем, нам перестали доверять. И мы уже в мае должны были признать, что платить на тех условиях, под которые брали, мы не в силах.
В мае банки пощадили
Основным способом выхода представлялась девальвация. Взять и обесценить рубль, причем не на 20-30 процентов, а раза в два-три. Тогда пирамида ГКО обесценивается до достаточного уровня, и её можно довольно легко выкупить. Девальвация была самым заманчивым способом решения, но банковская система не могла выдержать девальвации более чем на 12-15 процентов. Большая часть банков, созданная и привыкшая существовать в условиях гиперинфляции, в иных условиях зарабатывать не умели и недостающую ликвидность брали в виде коротких кредитов на Западе. Брали под 9-10 процентов годовых, вкладывали в ГКО под 35 процентов, причем государство гарантировало, что курс доллара не изменится больше чем на 9-10 процентов, — в итоге 12-15 процентов чистой валютной доходности при стопроцентной государственной гарантии. Наркотик, и довольно заманчивый. Поэтому девальвация больше чем на 12-15 процентов автоматически приводила к краху российской банковской системы.
Кроме того, девальвация — это дикий политический удар, поскольку твёрдый рубль — едва ли не единственное достояние реформ, которое можно «потрогать руками». Она же приводит к кризису импорта и к сильнейшему удару по населению, так как обесцениваются не только ГКО, но и все сбережения. Вот причины, по которым нельзя было осуществить девальвацию в мае.
У попа была программа
Цель нашей антикризисной программы была предельно проста: показать всему миру, и в первую очередь нашему населению, что мы можем жить по средствам. Для этого нам к ноябрю надо было выйти на режим, когда у нас текущих доходов будет хотя бы на три копейки больше, чем расходов. Мы прекращаем брать в долг на текущее потребление и начинаем потихонечку возвращать старые долги. Сколько это займёт — пять, десять лет, — неважно. Кредиторы готовы ждать, лишь бы они поняли, что мы в принципе имеем возможность вернуть. Смысл программы — сокращение бюджетных расходов в виде льгот и неадресной социальной защиты; и увеличение доходов бюджета не за счёт общего увеличения налогообложения, а за счёт перераспределения налогового бремени.
Самым заманчивым было бы совсем «в ноль» убрать налоги на реальное производство с тем, чтобы года через два оно заработало, но за эти два года бюджет умрёт с голоду. Поэтому эти налоги надо снижать очень постепенно. А добирать за счёт вменённого налога на теневой сектор — ларьки, водка, лотереи и прочее, где невозможно поймать конкретные цифры прибыли. И, конечно же, за счёт подоходного налога, примерно половина которого по стране не собирается, — а это, по самым скромным подсчётам, 70 миллиардов рублей. Причём малообеспеченные люди исправно выплачивают свои 12 процентов, а вот выше по имущественной шкале начинаются чудеса — выплаты через депозиты, страховки, векселя или просто наличными… Кроме того, необходимо было обратить внимание на добавочный налог на землю, используемую не по назначению, ну и на многое другое.
Всё это позволяло к ноябрю выйти на месячный уровень доходов в 25 миллиардов при расходах в 24 миллиарда. С мая по июль собираемость налогов резко увеличилась, и даже Газпром, хотя и со скандалом, заплатил в июле 2,5 миллиарда «живыми» деньгами и ещё полтора — зачётами. Именно под эту схему МВФ выделил нам беспрецедентную кредитную линию на 22 миллиарда рублей.
Судьба «Титаника»
Программа была представлена Думе, но, к сожалению, принята не была. Логика довольно проста: впереди выборы в новый состав Думы, и никому из депутатов не хотелось «светиться», голосуя за повышение налогов, увеличение сборов в Пенсионный фонд и сокращение социальных выплат. Тогда мы решили взять всю ответственность на себя, предложив законопроект о чрезвычайных полномочиях правительства. Однако он тоже не был принят. Оставался единственный путь — принимать решение самостоятельно. Своим постановлением об обязательном двухпроцентном отчислении в Пенсионный фонд я, естественно, превысил полномочия правительства. Но, окажись я сегодня снова в ситуации 1 августа, перед выбором — или понизить и без того смешные пенсии, или настоять на своём, — я сделал бы то же самое.
МВФ-овцы мне часто говорили: у вас состояние экономики много лучше, чем у стран, «вваливавшихся» в долговые кризисы 70-80-х годов. Ваша программа на порядок лучше, чем в той же Бразилии. Но когда в Бразилии принимали антикризисную программу, президент пришёл в парламент, и за полчаса программа была принята при трогательном согласии всех ветвей власти. А вы принимаете программу президентскими указами и постановлениями правительства, и на вас потом в Конституционный суд подают…
И они правы. Если эти законы не будут работать (а они тут же были оспорены), то мы к ноябрю не войдём в режим баланса бюджета. Не войдём — значит, снова будем брать в долг. А когда нам вновь откажутся давать, мы опять окажемся перед выбором одного из трёх решений: девальвация или невыплата внешнего либо внутреннего долга.
Завтра будет поздно
Именно это и произошло на неделе с 11 по 16 августа. Не зная, какое конкретно решение из трёх возможных мы выберем, рынок на всякий случай страхуется «от всего», и в итоге мы получаем все три напасти сразу. Люди скупали валюту, защищаясь от девальвации; сбрасывали валютные облигации, защищаясь от невыплат по внешнему долгу; и лихорадочно сбрасывали ГКО, страхуясь по внутреннему долгу. Банки также всё посбрасывали и стали размещать средства в валюте как в активе, причём в ущерб клиентским платежам.
Надо было срочно показать рынку, что правительство намерено делать. Откладывать было невозможно: 19 августа мы должны были погасить очередные 4 миллиарда рублей по ГКО. То есть или погасить долг, не выплачивая пенсии и зарплаты, или напечатать эти 4 миллиарда, что сразу стало бы видно, поскольку каждые 4 миллиарда эмиссии — это дополнительный рубль к стоимости доллара, или вообще не платить по обязательствам. И мы 17 августа просто выбирали, кто должен заплатить за выход из долгового кризиса. Если мы выбираем девальвацию, то платит население, а если реструктуризацию ГКО — то платят держатели ГКО, в основном Центральный и Сберегательный банки, которым легче договориться с государством.
И мы выбрали, заявив банкам, что обязательно заплатим по ГКО в полном объёме, но не сейчас, когда это нереально с точки зрения бюджета, а начиная с 2000 года. И когда сейчас кто-то из банкиров пытается мне сказать, что считали ГКО стопроцентно надёжным инструментом, а мы их подвели, я им отвечаю: увольняйтесь с работы! Потому что в любом учебнике по банковскому делу написано, что 100 процентов надёжности имеет доходность в 6 процентов годовых. 15 процентов годовых — это 25 процентов риска. 60 процентов годовых — это уже 90 процентов риска. А если вы два года получали доход от 35 до 85 процентов годовых в валюте и считали это стопроцентной надёжностью, то или вы идиот, или вы врёте.
МВФ согласился, что организованная нами реструктуризация ГКО необходима, достаточна и равна для всех. Необходима в том смысле, что мы прижали инвесторов ровно настолько, насколько это диктуется возможностями бюджета, а не насколько нам этого захотелось. А достаточна она настолько, чтобы бюджет после её проведения был реален, чтобы через полгода не пришлось проводить новой реструктуризации или опасаться обвальной девальвации рубля. Это как обрезание хвоста собаке, но один раз. После этого бюджет 1998-99 годов становится сбалансированным. Идея же равенства заключается в том, что все держатели ГКО попадают в одинаковые условия и не должны думать, что мы отбираем средства у западных инвесторов для того, чтобы отдать их нашим олигархам.
Билет оплатили. А поездка не состоялась…
Конечно, выйти из кризиса легко и с песнями не получается. И, поскольку на Руси принято, что за всё должен быть крайний, я 16 августа согласовал с Президентом и финансовым блоком правительства возможность нашей отставки в качестве жертвы во имя принятия наших непопулярных решений. Через неделю напряжённость в стране усилилась, и 23 августа это решение было принято Президентом.
После отставки правительства, к сожалению, исполнение решений от 17 августа было остановлено. Реструктуризация не была доведена до конца, пошли разговоры о «более мягкой» её модели, об «управляемой эмиссии» и коалиционном правительстве, формируемом левой оппозицией. Рынок вновь понимает, что решение не принято, и возвращается в исходное состояние, страхуясь, как я уже сказал, от всех трёх исходов кризиса, в результате чего мы все три сегодня имеем: в дополнение к замораживанию ГКО мы получили обвальную девальвацию, а к концу года — с вероятностью 99 процентов — получим и реструктуризацию внешнего долга, так как без кредитов МВФ не существует технической возможности вернуть 17 миллиардов долларов в следующем году.
Все, что мы имеем на сегодняшний день, — это цена бездействия.
О чём звенели банки
Степень страдания российских банков от реструктуризации ГКО несколько преувеличена. Большая часть банков, якобы рухнувших из-за замораживания ГКО, на 17 августа не имели ГКО вообще. То есть на балансе они могли числиться, но это были ГКО, заложенные Центральному банку, которые банки и не собирались себе возвращать. А пять системообразующих банков были банкротами еще в июле, и реструктуризация не имела к ним никакого отношения.
В мире есть две системы выхода из банковского кризиса. Первая — когда платят только собственники банков и вторая — когда платят и собственники, и государство. А у нас сейчас складывается уникальная третья система, при которой платят вкладчики, потом государство и, может быть, собственники, если случайно повезёт. На самом деле процедура должна быть обратной. Во-первых, всю цену должны заплатить собственники, которые очень хорошо зарабатывали на таком высокодоходном инструменте, как ГКО. Если собственник вложил в ГКО не только собственный капитал, но и средства вкладчиков, то такой собственник должен разориться, потому что неэффективно управлял своей собственностью, и ему нельзя помогать категорически. Помогать надо его вкладчикам — забрать их в Сбербанк и, может быть, выпустить под возврат их средств небольшую кредитную эмиссию. Это, на мой взгляд, как раз та ситуация, при которой кредитная эмиссия допустима.
Защита вкладчиков — вопрос не только политический и моральный, но еще и экономический. Если мы не защитим их, они в дальнейшем будут бояться инвестировать свои средства, а если не решить проблему превращения сбережений населения в инвестиции — то мы в стране не решим ничего и никогда. Количество денег, сосредоточенных на руках у населения — от 40 до 60 миллиардов долларов, — заведомо больше тех сумм, которые мы берём у всех МВФ-ов и Мировых банков, вместе взятых.
Сегодня, когда вкладчиков заставляют подписывать заявления о переводе счетов, сильно нарушающие их права, — это неправильно. Те, кто считает, что их счета должны оставаться в прежнем банке, имеют на это право. Я обладал достаточно подробной информацией как должностное лицо и не имею права сегодня о ней говорить, но у меня есть такое ощущение, что те, кто не переводит свои счета, могут потом сильно об этом пожалеть.
Добавить комментарий